По данным ОВД-инфо, в 2012 году только один фигурант политически мотивированного уголовного дела находился под домашним арестом. В 2013 таких людей было 7, в 2014 — 14, в 2017 — 23. Сильный рост политических домашних арестантов начинается с 2018 года, тогда их было 49. В 2019, когда прошли крупные московские протесты, — 69 человек сидели под домашним арестом. В первый военный год правозащитный проект ОВД-инфо насчитал 46 человек, а в 2024 таких было уже 70.
«Мне неинтересно без него никуда ходить»
Валерий Ледков и его жена Татьяна Волдина-Ледкова из Ханты-Мансийска на Новый год всегда ставят живую елку. Они купили и принесли ее домой в 20 числах декабря 2024 года. Через несколько дней в их квартире прошел обыск, а на следующий день, 27 декабря, Валерия арестовали. После суток в изоляторе, суд назначил ему домашний арест. Наряжали елку уже под домашним заключением.
Фольклористу Валерию Ледкову 60 лет. Мужчину признали виновным в финансировании экстремистской деятельности (ч. 1 ст. 282.3 УК РФ) за то, что он с августа 2021-го по февраль 2022-го сделал семь пожертвований ФБК на общую сумму в 2100 рублей. Под домашним арестом он провел полгода — до приговора.
У Ледкова несколько взрослых детей: один сын с 2024 года находится в заключении за антивоенное высказывание, с другим сыном у отца затяжной конфликт: Валерий против войны, а сын считает нападение на Украину правильным. Несколько месяцев назад он подписал контракт и ушел на войну. «Валера в шоке был большом, — рассказывает его супруга Татьяна, — получается, один сын за свои антивоенные взгляды пострадал, а другой ушел воевать. Он мне тогда сказал, что теперь больше переживает не за Костю в тюрьме, а за Кирилла, который воевать ушел».
В новогодний вечер Татьяна расспрашивала мужа про ночь в изоляторе, радовалась, что мужа отпустили и они снова вместе и боялась будущего.
Из-за обыска и ареста мужа у нее развился такой стресс, что ей пришлось взять на работе отпуск на два месяца, чтобы хоть как-то прийти в себя. В отпуске она спала каждую свободную минуту — психика не выдерживала, организм впадал в спячку.
Домашний арест сжал и скомкал жизнь Валерия до географии одной квартиры. Раньше: поездки в соседние города и села, спорт на улице, дача, по субботам — баня. Теперь — изучение мира только по книгам, тренировки на балконе, баня — в ванной комнате. От одного занятия до другого — несколько шагов.
Валерий привык каждый день после обеда выходить на пробежку в ближайший парк, но под арестом приходилось делать зарядку на балконе, потом Татьяна купила мужу беговую дорожку, чтобы хоть как-то заменить потерю физической активности.
«У нас любимое занятие было всегда по субботам, после уборки, ехать на дачу и там топить баню, — рассказывает Татьяна, — Без Валеры баня стоит пропадает. Мы с дочкой и зятем поехали, слили воду, выключили электричество, закрыли там все. Дача стоит одинокая, Валера тоскует по даче и по бане. Чтобы хоть как-то баню восполнить, лежит дома в ванне с солью».
За четыре месяца домашнего ареста мужа Татьяна потеряла не только здоровье — ей очень не хватало совместных выходов куда-то с Валерием.
За 10 лет брака Ледковы везде ходили вместе: на прогулки, в музеи, в филармонию. Татьяна кандидат исторических наук, преподаватель этнографии и старший научный сотрудник, и они с мужем всегда вместе ездили на конференции, фестивали и непременно их обсуждали. «В этом году, я поехала первый раз без него и было как-то дискомфортно. Я все представляла, а что бы вот он сказал по этому поводу? А что бы здесь рассказал?». Без родного мужа все конференции, музеи и встречи, как будто стали не нужными. «Зачем? Что я там буду делать вообще? Мы ходим куда-то и все обсуждаем, а так без него — посмотришь и не обсудишь и с ним, ну как это странно, это вообще неправильно. Для меня многое теряет уже смысл».
В сентябре 2025 года, когда домашний арест уже полтора месяца как закончился, Татьяна с Валерием пришли вДом правосудияНеофициальное название Ханты-Мансийского районного суда, которое написано на здании суда и используется жителями города в разговорной речипо судебным делам и обнаружили: это место стало знакомым и понятным. Привычно дали сумки на осмотр, поздоровались с приставами, заполнили привычные документы. «Раньше казалось, что это место с нами никак не связано, там судят людей, там страдания, а мы далеки от этого. А теперь мы там завсегдатаи, мы знаем, что там люди нормальные работают, хорошие, не монстры с песьими головами».
«Дом становится местом заключения»
После того, как в суде по мере пресечения звучат слова «… в виде домашнего ареста», человека выпускают из клетки-аквариума и он выходит на улицу к родным и адвокату. Обычно он сам добирается до квартиры, где должен отбывать арест, и в течение нескольких дней сотрудники ФСИН приезжают надеть на ногу человека электронный браслет и установить в доме коммутатор — аппарат, напоминающий стационарный телефон. По нему арестант может позвонить в экстренные службы, а фсиновцы в любой момент могут позвонить арестанту. Этот же аппарат контролирует, не нарушает ли человек домашний арест: измеряет расстояние, на которое человек с браслетом отошел от коммутатора.
Родственники домашних арестантов говорят, что с этого момента дом перестает быть безопасным защищенным местом. Все время сомневаешься: нет ли в этом аппарате прослушки и не записывает ли он разговоры? Если раньше входная дверь была границей, и домочадцы сами решали: кого позвать в гости, а кого не пускать, то теперь сотрудники ФСИН могут постучать в любое время и им нельзя не открыть. Весь смысл их прихода в неожиданности, чтобы проверить: дома ли арестант, не совершает ли чего-то запрещенного, не сидит ли в интернете.
Виктор Кучалый* из Москвы в 2021 году провел полгода под домашним арестом. Его девушка Анастасия Морина* рассказывает: «Как-то к нам пришел инспектор и говорит: «Вы в ванной не лежите?». Я говорю: «Вы что, с ума сошли? Вообще восемь вечера. Что вы здесь делаете? Какая вам разница? Мы не лежали в ванной». А он: «У нас сигнал сработал». И объяснил, что когда человек с браслетом ложится в ванную, то сигнал плохо ловит и им приходит оповещение, что человек далеко ушел от коммутатора».
По словам политзаключенных, которые побывали под домашним арестом, по всей России техника для домашнего ареста устарела и плохо работает. И часто она подает ложные сигналы правоохранителям о нарушении ареста. Например, если в квартире даже две комнаты, то коммутатор не всегда ловит сигнал браслета из дальней комнаты, соответственно чем больше квартира, тем чаще слабая техника провоцирует приход инспектора.
Бывшая политзаключенная Ксения Фадеева рассказывает как будучи дома под арестом искала, где подышать свежим воздухом. Балкон становится привилегией: можно распахнуть окна и надышаться. «Когда мне звонили инспекторы ФСИН и говорили выйти из дома куда-то поехать, я выбегала на пораньше, чтобы три минуты до их приезда постоять подышать морозным воздухом», — вспоминает бывшая политзаключенная.
«Домашний арест считается мягкой мерой пресечения, — говорит Анастасия Морина, — но при этом она перелопачивает твою жизнь полностью. Работа, учеба, лечение, друзья — все меняется. И это требует невероятных вложений, невероятных усилий».
Жизнь обрушивается у всей семьи: близкие словно берут домашнего арестанта под свою опеку, а сам арестант попадает под огромную зависимость от домочадцев, — и эта зависимость дается сложно обеим сторонам.
«Ты весь свой график перекраиваешь под дела партнера, и поскольку он никак не может в них участвовать, у тебя нет возможности отказаться. — продолжает Морина, — Когда у тебя свои дела, ты их ранжируешь по важности, что-то сделаешь завтра, а что-то отменишь, но когда это дела партнера, здесь не тебе решать, что из этого важнее».
У Мориной и Кучалова огромное количество знакомых и подписчиков в социальных сетях. Люди узнали, что с ними случилась беда и писали Анастасии во все мессенджеры слова поддержки и советы: «Люди пытались найти решения наших бытовых проблем, как-то поучаствовать. Я понимала, что это делается из лучших побуждений, человек посидел, подумал, написал, но отвечать каждому — отнимает кучу сил и времени. И нужно отвечать с благодарностью, хотя иногда люди пишут такую чушь, и при этом лезут в нашу личную жизнь».
Партнер Мориной первое время отбывал домашний арест в квартире своих родителей, по прописке. Понадобилось время, чтобы добиться его переезда в съемную квартиру, где они жили с Настей. В это время незнакомые люди из социальных сетей писали ей: «Вам надо пожениться!», «Почему его родители не пропишут тебя?».
В какой-то момент Морина почувствовала себя персонажем из телевизора, за которым наблюдает неизвестный ей зритель, искренне переживает за перипетии героя, и желает ему добра. «Люди смотрели нашу жизнь как сериал», — говорит она спустя четыре года.
«Мои дела подождут»
Условия домашнего ареста могут быть разными, но почти всегда человеку запрещено пользоваться телефоном и интернетом и общаться с внешним миром. Поэтому связующим звеном между арестантом и любыми службами, друзьями, знакомыми и родственниками становится близкий, с которым он сидит под домашним арестом. Это становится огромной психологической и физической нагрузкой.
В первую очередь коммуницировать приходится по всем судебным и финансовым делам. Валерию Ледкову при задержании заблокировали личный счет, и он остался без пенсии. Его жена Татьяна долго ходила по инстанциям и банкам с доверенностью, чтобы пенсию приносили домой наличными. В банке долго не понимали, что делать с доверенностью, а потом решили что она тоже под арестом и отказывали. В итоге ей долго пришлось доказывать, что она свободна и все же она смогла добиться пенсии.
Часто родственникам домашних арестантов приходится делать то, от чего в свободной жизни они бы отказались. Слишком много общаться с людьми, с которыми раньше общался твой близкий, общаться с журналистами, становиться публичным человеком, чтобы просить о характеристиках для суда и денежной поддержке.
«Я знал, что в колонии буду голодать, болеть и сидеть в одиночной камере»
За Константином Котовым по делу о донатах ФБК пришли в августе 2024 года. Для Котова это было второе уголовное дело. В 2019-2020 годах он уже прошел через арест, СИЗО и колонию по«дадинской статье»Название статьи 212.1 УК РФ о неоднократном нарушении правил проведения акций. Статья названа «дадинской» по фамилии первого осужденного по этой статье Ильдара Дадина, которого осудили в 2017 году на два с половиной годаза московские митинги 2019 года. Поэтому в августе 2024 года, оказавшись после обыска в изоляторе, он знал, какая жизнь его ждет дальше.
Пока Котов был сутки в изоляторе, следователь предложил ему сделку со следствием: если он дает признательные показания, то следствие выйдет в суд с ходатайством о домашнем аресте. Котов посоветовался с адвокатом и решил: в деле о донатах ФБК не зазорно признаться, что действительно жертвовал деньги фонду Навального. И сидя сутки в изоляторе Котов представлял варианты своего будущего: если попадет в колонию и если отпустят под домашний арест.
В 2020 году Котов отбывал наказание в колонии ИК-2 в Покрове. «Эту колонию Навальный в своей записке оттуда называл дружелюбным концлагерем. Это правда, там очень неприятная психологическая атмосфера. — рассказывает Котов. — Когда я там находился, то был в полной изоляции, другим заключенным запрещали со мной разговаривать. Я заболел чахоткой и мне не давали никакого лечения. Очень многие в Покрове подвергались физическому насилию. И я отчетливо почувствовал, что я не хочу туда снова. Я знал, что я буду голодать, болеть и сидеть в одиночной камере».
В итоге Котов дал признательные показания, следователь выполнил свою часть сделки и Константина отпустили под домашний арест. Как оказалось позже, это было дальновидным решением. В январе 2025 Котов сбежал из-под домашнего ареста и покинул Россию.
Когда он думал о будущем в колонии, его беспокоила не только жизнь за решеткой, но и насколько тяжело будет его семье. Родители уже пережили полтора года его заключения и это было крайне тяжело. А жену Анну Павликову, которая преследуется по политическим мотивам и находится в списке экстремистов, никуда не брали на работу, а банки не открывали личные счета. Котов чувствовал, что сесть в тюрьму — значит подвергнуть семью безденежью. Семья лишится кормильца и будет должна искать огромные деньги, чтобы обеспечить его жизнь в колонии.
Котову повезло, оказавшись под домашним арестом, он в обход ограничений смог продолжить работу. Он зарабатывает программированием в правозащитной организации, поэтому руководство пошло навстречу и разрешило продолжить работу. Но почти всегда домашний арест гарантирует потерю работы. Запрет на пользование интернетом и телефоном лишает человека даже удаленной работы, и не все решаются нарушать правила.
Большим испытанием для домашнего арестанта становится недоступность медицинской помощи. Разрешения на посещение врача порой приходится добиваться месяцами, а посетить стоматолога становится почти невозможным.
Ксения Фадеева, бывшая политзаключенная, бывшая координаторка ликвидированного штаба Навального в Томске, которая в 2023 году после двух недель домашнего ареста попала в СИЗО и затем в колонию, говорит: «Если может грозить реальный срок, 100% нужно заняться здоровьем. Пусть с разрешением следователя, пусть долго и нудно, но подлечить хронические заболевания и зубы. Потому что в колонии тебя лечить не будут вообще». Родственникам, которые проводят домашний арест в одной квартире с подозреваемым, Фадеева рекомендует постараться пойти к психологу. Если арестанту запрещено, то близкие имеют право на поддержку: «Очень много тревоги, человек под домашним арестом, впереди шанс на реальный срок, все эти судебные дела — это неприятно, страшно. Хорошо, когда психолог может хотя бы близких заземлить».
«Я у него как няня»
В 2022 году житель Выборга Олег Мампория сорвал с машины участника войны стикер с буквой «Z» и наклеил надпись «Не зибкуй», получил за это административное дело и штраф. Потом были еще административные дела, а в апреле 2025 года на Олега завели уже уголовное дело за комментарий в интернете «Слава Украине». Так Олег оказался под домашним арестом.
Олегу Мампория 61 год. В юности он получил высшее образование, женился и воспитывал двух детей, но, как говорит его сестра, «создавал свои семьи неудачно». С первой женой разошелся, детьми почти не занимался, вторая жена умерла в 2008 году, и он остался один. Трудился простым рабочим, но часто денег ему не хватало: оплачивать квартиру и покупать продукты ему помогала мама вплоть до своей смерти в 2021 году. После этого ему стала помогать родная сестра Майя Свириденко, несмотря на то, что они не общались с подросткового возраста — Майя, рассказывает, что в детсве он ее обижал.
В 2018 году Олег во время шабашки на стройке упал и сломал ногу. Была неудачная операция, занесли инфекцию. Врачи не исключали ампутацию, но ногу спасли: теперь Олег не может долго ходить и получил инвалидность третьей степени. А после того, как ему назначили домашний арест, сестру записали как человека, который должен обеспечивать бытовую жизнь Олега: он живет в квартире Майи. Дети с ним не общаются, а больше никого у Олега нет.
«Он сам по себе не требователен, не будет выбирать какой шампунь ему надо, скажет: «Купи какой-нибудь недорогой шампунь». Говорит: я хочу яблоки, я покупаю яблоки. Я хочу виноград, — я покупаю. Естественно, мы цену выбираем подешевле», — рассказывает Майя. Единственных доход Олега — пенсия по инвалидности в 14 000 рублей, вычитается в пользу государства за прошлые административные штрафы. Его потребности оплачивает Майя, это обходится ей примерно в 30 000 в месяц. Чтобы брать эту сумму из бюджета своей семьи, она реже покупает подарки внукам, отказывает себе в новой одежде. «У меня двоякое чувство с каждым продлением (домашнего ареста). С одной стороны, каждый раз мы оба вздыхаем, «Слава богу!». Но с другой стороны, я понимаю, что, господи, это еще месяц, это я оплачиваю квартиру, я оплачиваю телефон, я покупаю ему продукты».
Майя приезжает к Олегу каждые два-три дня. Сопровождает его к врачам и на суды по продлению меры пресечения: «Если Олег едет в больницу в Санкт-Петербург, значит, я накануне приезжаю к нему. Договариваюсь со всеми врачами, что он едет. Говорю ему, во сколько надо выходить из дома, сколько ехать, покупаю еду с собой, чтобы у него был кефирчик, булочка». Майя признается, что стала брату как няня. Еще когда он не был под домашним арестом, она водила его по врачам: «Он о себе позаботится не может вообще. Он инфантильный человек».
Майя говорит, что ей тяжело, и морально, и материально. Из-за закрытия границы с Финляндией, ее муж потерял высокооплачиваемую работу в транспортной компании и перешел на зарплату ниже. Семья стала жить сильно скромнее. «Мы живем в ощущении, что дальше будет еще хуже, все будет хуже и хуже», — говорит Майя и о бытовой жизни, и о ситуации в стране.
Опека над братом влияет на отношения Майи с мужем. Будучи человеком действия, он после работы занимается хозяйством. В частном доме что-то отремонтировать, починить, обустроить. Он считает, что писать комментарии в интернете по поводу войны и репрессий в стране — безответственно, потому что последствия будут тяжелыми. Его злит ситуация с братом жены, он считает, что нужно отдавать отчет своим действиям.
Дети Майи тоже говорят, что Олег должен сам обустраивать свою жизнь. «Для себя я решила, и в семье это всем озвучила, что я его не брошу, когда у него на ноге браслет и он ничего не может сделать», — рассказывает Майя.
Иногда она слышит от брата слова благодарности и признательности за помощь. В то же время она замечает, что за пять месяцев домашнего ареста Олег начал побаиваться людей и стал более закрытым. Своими высказываниями против войны он гордится, ассоциирует себя с Алексеем Навальным и, как кажется сестре, ощущает себя мучеником за правду.
«Перестановка мебели — это нормальное среди ненормальности»
Человек под домашним арестом не может сходить в магазин, ответить другу на звонок, прогуляться по соседнему парку или даже пройтись вокруг дома. С почти любой задачей он вынужден обращаться за помощью к близким. Таким образом теряется ощущение контроля над своей жизнью.
Обнаружив это, домашние арестанты ищут способы вернуть ощущение, что я на что-то влияю, и чем-то могу управлять. Многие берут на себя домашние дела и делают то, до чего редко доходят руки: кто-то стирает шторы и разбирает кладовки, кто-то чинит ящики комода и ставит новые розетки.
«Когда человек ограничен в своем выборе, все эти мелочи становятся важны. — говорит Анастасия Морина. — Он переключается с того, что на нем есть ограничения, на то, что он может что-то выбрать и на что-то повлиять». Многие начинают заниматься кулинарией и берут на себя все питание семьи. Домашний арестант становится главным по хозяйству. Так, человек в том числе пытается облегчить жизнь партнеру, который в это время отвечает за внешний мир.
Виктор Кучалый, будучи под домашним арестом, взялся переклеивать обои и переставлять мебель. Съемная квартира была в плохом состоянии и ее обустройство стало его увлечением. Они с Мориной выбирали обои, думали куда поставить кресло для чтения, чтобы время чтения вслух по вечерам было еще уютней, а куда поставить лампу, распечатали и развесили общие фотографии на стену. Так получалось возвращать чувства дома, в котором все идет своим чередом и все обязательно наладится. «Вокруг вас столько ненормального происходит. Эти стремные фсиновцы, дурацкие суды, где с судьей как со стеной разговариваешь. А потом приходишь домой — и там норма. Потому что переставлять мебель и клеить обои — это про нормальную жизнь».
Морина говорит, что они с партнером хорошо выдержали домашний арест. Не было ни ссор, ни скандалов. С самого начала она открыто проговорила: «Я беру на себя все трудности и согласна с ними. Это мое решение».
При этом, девушка признается: в начале она недооценила, насколько сложно ей будет. На третий месяц домашнего ареста она заметила на коже атопический дерматит. А когда родители стали восклицать «Как же ты похудела!», она обнаружила, что со своих обычных 38 килограмм уменьшилась до 30. К концу домашнего ареста своего партнера она пришла в полном физическом истощении, когда руки и ноги как тряпочки и нет сил утром встать с кровати: «Я долго не замечала, что со мной какие-то беды происходят. Это невероятный стресс, это жуткий недосып — просто невозможно уместить две полноценные взрослые жизни в одну».
Фольклорист Валерий Ледков под домашним арестом занялся сборником своих песен. Раньше не хватало времени, а теперь это хорошо помогало отвлечься от тревог за будущее и дисциплинировало ум. Он полностью погрузился в песни, книги, изучение нового. Переводил с хантыйского языка песни отца Татьяны, народного поэта Владимира Волгина. Увлекся генеалогией и целыми днями закапывался в родословной супруги и искал информацию о ее предках со стороны отца. Изучение одной семьи переросло в исследование целой этнической группы. «Он как головоломку решает до ночи. Там материала уже на целую диссертацию. Это отдушина у него, человеческая психика, спасаясь, ищет варианты».
Время Валерия занимали и письма сыну в колонию. Они с Костей болельщики Спартака, и пока сын не может смотреть матчи, Валерий смотрит за двоих, ведет турнирную таблицу и подробно комментирует. Письма отца из-под домашнего ареста и сына из тюрьмы стали подробным обсуждением матчей любимой футбольной команды.
Супруга Ледкова говорит, что больше всего справиться с домашним арестом мужа и страхом того, что его посадят в тюрьму, ей помогала непоколебимая уверенность в порядочности Валерия. «Я знаю на сто процентов, что он хороший человек, он кристально чистый человек. Он никогда на сделку с совестью не пойдет. Я знаю своего мужа, он хороший».
P.S. Пока этот текст готовился к публикации, Суд Ханты-Мансийского автономного округа в апелляции ужесточил приговор Валерию Ледкову: ему назначили три года общего режима. Валерия взяли под стражу в зале суда.
*Имена изменены по просьбам героев
